Андрей Макаревич и русский народ: по ту сторону зеркала

02.11.2015 by skazmir 3 комментария

Макаревич остался прежним, мы — изменились…

Зазеркалье

Пока наш и зарубежный обыватель следит за тем, кто кого бомбит в Сирии, я нашел старый диск «Машины времени» — и в машине во время поездок погружаюсь в прошлое и пытаюсь осознать настоящее — как же так получилось, что прежний кумир нашего поколения и мы сами словно потеряли друг друга и потеряли возможность понять друг друга? Мне это важно, и вообще это важно — потому, что сначала возникают разногласия, а бомбежки начинаются как продолжение спора другими средствами.

Не скрою, я долго не мог решить, как озаглавить эту статью. В голове вертелось название работы Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции». И понятно почему — Андрей Вадимович в какой-то мере отражение оранжевой (белоленточной) революции, символ оппозиционной части общества. Но все-таки эта параллель вызывала отторжение: оранжевая революция — это не русская революция, хотя и в революции начала XX века участвовали спонсорские деньги зарубежных банкиров, но все же это было время переосмысления обществом себя самого и своего места в мире. Оранжевая революция — это чисто внешний проект, который начисто отвергнут русским народом и другими народами России. Либерализм, идеологическая маскировка этого проекта — это уже прошлое. Он не участвует в дискуссии, каким должно быть будущее. У него вообще нет никакой программы, он ничего не предлагает, потому, что все что он предлагал в прошлом — полностью дискредитировано. Так что приходится перебиваться фейками и накачкой эмоций.

 

 

И все же Андрей Вадимович отражает некую метальную составляющую общества, он отражает нас самих 30-летней давности. Поэтому образ зеркала остался, но дополнился образом Зазеркалья — иллюзорности (зеркало создает мнимое изображение) и абсурда. Сегодня в России много бывших либералов, разочаровавшихся в либерализме, осознавших его абсурдность как идеологии. На виду Стариков и Вассерман — но это общий путь большинства нашего поколения. Мое понимание мира претерпело те же самые изменения. А вот понимание Макаревича — нет. Почему так?

Либерализм

И все же послушаем вместе «Машину времени». Конечно, в ее творчество внесли вклад разные авторы: Моргулис, Кутиков, Подгородецкий. Но все же это лишь обрамление основной темы, которую задает Андрей Макаревич — действительно крупный и талантливый художник, создавший целое полотно образов видимого ему слоя нашей жизни последних десятилетий.

Сторонники экологических поселений распевают «А вокруг такая тишина…». Романтики крутят «Поворот» и «Скачки». Пессимисты вздыхают: «Все очень просто: сказки — обман…». Эмигранты ностальгируют над «Глупым скворцом». И всем абсолютно нравятся «Марионетки», которые (даже если сам автор этого и не хотел) попали на в бровь, а в глаз мировому закулисью.

Но после «Марионеток» так явно (с точки зрения патриотов) работать на интересы этого самого закулисья, при всей проницательности художника — согласиться быть марионеткой… Как так?

 

 

Раздаются реплики: «Продался!», «После выступления на юбилее Горбачева в Лондоне — стал другим…» Ну да, конечно, участие в таких мощных пропагандистских и эгрегориально-магических действиях, как юбилей могильщика Советского Союза — это даром не проходит. Был обласкан, был подпитан, был подключен к розетке — может что-то и перемкнуло накоротко. Во всяком случае гарантии безопасности при любых конфликтах с властью были если и не даны, то придуманы самим обрабатываемым. Только гарантий народной любви мировая закулиса дать не может. Хотя кому-то это и неважно.

Но надо отдать должное Макаревичу — он всегда был либералом, только либералом и никем, кроме либерала. Ему всегда не нравилась страна, в которой он жил, и он всегда хотел «прогнуть ее» под какие-то свои стандарты и воззрения. В чем, собственно, его жизненный идеал? Чтобы были джинсы, битлы, успех, уважение на Западе — его самого и страны в целом, и чтобы ничего исконно русского. Почему я так говорю? Объясню.

 

 

Не тот народ

Параллельно с «Машиной времени» я слушал «Любэ». Разница огромная, разница во всем. Начнем с малого — с балалайки. «Любэ» может себе позволить в аранжировке и балалайку, и гармошку — потому, что группа не отделяет себя от народа, а прямо с народом ассоциируется и к народу обращается.

 

 

Представить себе в аранжировке «Машины времени» балалайку или баян — невозможно. Волынку — да, банджо — да, абиссинско-креольское танго – да, но никак не гармонь. Во-первых, потому, что некому там на гармони сыграть, «Машина» — это все же самодеятельность, а не профессиональные музыканты, играть они не очень умеют, и уж на чем умеют — на том и играют. Но, во-вторых, рок — изначально не русское музыкальное направление, он изначально строится на подражании западному. Если бы рокеры любили гармонь, то не стали бы рокерами. Для них банджо — ух, цивилизация (хотя и пришло с Дикого Запада), а балалайка — фи, колхоз (хотя на балалайке виртуозы выдают такое, что банджо никогда не выдаст, во всяком случае, мне не довелось слышать). Если гармошка и может появиться у рокеров, то только в кабацком варианте («Бригада С»).

 

 

Это вроде бы и мелкая деталь, но отражает главное. «Любэ» может спеть о подвиге русского солдата — в Великую Отечественную войну, в афганскую компанию, в кавказскую. Для него это гармонично и естественно. Но рок тему русского солдата не переваривает органически. Не может ни одна рок-группа спеть о подвиге панфиловцев, Матросова, Маресьева, белорусских партизан. Просто не может, слова на аккорды не ложатся. Свои же собратья по рокерскому цеху не примут и коситься будут. Петь о солдатах вообще — можно: Настя Полева сделала замечательную песню о японском мальчике Тацу, оставленном командирами охранять никому не нужный остров в океане. Виктор Цой спел про «группу крови», «пожелав удачи в бою» неизвестному солдату со «звездной россыпью на рукаве». Шевчук вспомнил о русском солдате, но спел «не стреляй» — это можно, это укладывается в парадигму. Вот и «Машина времени» обозначила свое отношение:

 

Сабельки, пулечки, пушечки,

Выбритые макушечки.

Цепкие лапы Родины,

Да письмецо семье.

Холмики, крестики, нолики,

Где вы теперь соколики,

Где вы теперь служивые,

Спите в какой земле ?

 

Ближе всех к собственно русскому солдату подобрался Кинчев, поставив в ряд «инока, воина и шута». Но даже ему не по силам воспеть подвиг солдата советского. Это для рокера просто запредельно. Он подключен к другому информационному полю, и шаг вправо, шаг влево — и ты уже не рокер, а попса и официоз. Не та у нас армия, чтобы ее воспевать. А не та армия, потому, что не тот народ.

 

Рок-сирота

А на понимание причин этой ситуации опять подтолкнули песни «Любэ».

«Младшая моя сестренка», «Мои дворовые друзья», «Бабушка», «Батяня-комбат», «Дед», «Медовый месяц» («Теперь ты мне жена официальная, Мне так приятно это повторять»). Ни одна из этих тем невозможна в устах Андрея Макаревича и «Машины времени». Ни в одной их песни нет матери, брата, отца, нет Рода. Так откуда же возьмется Родина?

А кто есть в песнях «Машины времени»? Там нет рабочих, нет солдат, нет инженеров, нет жен, матерей, детей-внуков, нет строителей, нет монтажников-высотников. А есть-то кто? Сборище одиноких, не нужных друг другу людей, которые никого не любят и никому, кроме себя не нужны. “Он не молод и вечно пьян… Он считает вас за козлов… Но зато лучше всех в округе он один играет блюз». Богема. Точнее, мечтающие быть богемой.

 

 

Парадокс, но у настоящих профессиональных музыкантов — тех же «Любэ» и их автора И.Матвиенко — практически нет песен о музыкантах, о себе. Они уже состоялись, они все могут. Им интересна жизнь вокруг. Им интересны люди — рабочие, крестьяне («Покосы,покосы, туманная гладь…»), космонавты, офицеры, менты. Женщины («я за всех российских баб»), дети, ну и все, что рядом — березы, дороги («дойду, дойду домой»), полустаночки. Они в них буквально влюблены («Я влюблен в тебя, о Русь, я влюблен!») . А по-другому и быть не может – они же — “Любэ”, в этом суть, она же в названии заложена.

Рок-музыканты, как, впрочем, вообще всякая «как бы интеллигенция» не стали никем, поэтому могут петь только о том, кем хотят быть и никогда не станут — западными рок-звездами. Но там они никому не нужны (они даже сантехниками быть не могут), а здесь не Запад, а ненавистная «рашка». И это тупик, который вгоняет их то в депрессию, то в ярость.

Впрочем, Андрей Макаревич, как самый талантливый из деградантов, всегда может спеть о них, о тех, кого единственно знает и кто ему интересен. Но любви они от него так и не дождутся — как решила группа много лет назад «не петь о любви», так у нее это и получилось. «Она идет по жизни смеясь», «Имитация», «Она любила летать по ночам». Нет там любви и не может быть. А что же есть?

 

Иллюзия

Опять возьмем подсказку от «Любэ». Если уж у них скворцы, так это скворцы и плоти из крови — им надо где-то жить («мастерил по весне я скворечники, не скворечники ладил — дворцы»), что-то есть, им надо петь и любить («скворчихи на скворцов серьезно так глядят»), выводить птенцов.

А что же за «Скворец» у Макаревича? Он одинок и практически бесплотен. В нем нет ничего живого. Если его принять за настоящего скворца, то по сюжету самой песни он — уже практически труп, поскольку выбирает путь, не совместимый с собственной природой, не совместимый с жизнью («а скоро грянут метели, кому ты будешь нужен зимой?»). Неизвестно ради чего. Это просто символ, аллегория, иносказание. Причем символ плоский, не объемный. Его нельзя воспринимать напрямую. Только иносказательно. И на месте скворца мог быть кто угодно — соловей, жаворонок — потому, что с реальным скворцом не связывает ничего, кроме перелетности. Одномерный образ получился. У «Любэ» — не так. У него скворец незаменим (ну не строят соловьям соловечники), потому что реален.

Если бы Макаревичу и иной «интеллигенции» можно было просто ругать страну, из которой хочется сбежать, то может и не было бы никакого образа «скворца», а поскольку приходилось прибегать к эзоповому языку — в нем как бы и возникает художественность. Парадокс, но именно цензура делает интеллигентов художниками. Как только убрали цензуру — так кончилось всякая художественность в том же кино. Те же люди стали снимать то, что им на самом деле хочется — и это оказалась такая лажа и такая муть, что поневоле задумаешься о том, что цензура была настоящим, если не главным соавтором этих «творцов». Она от них требовала быть человечными и показать человека. И ведь получалось.

«Скворцы» Макаревича — это эмигранты, то есть та же либеральная тусовка, с которой он себя ассоциирует, да перед которой он и вынужден исключительно выступать последнее время после своего украинско-майданного демарша. Опять он поет о себе, как истинный либерал. Так и не удалось ему преодолеть демонический строй психики (что хочу, то и ворочу) и прийти к истинно человечному (жить по совести, заботиться об общем благе в соответствии с Божьим промыслом).

 

 

Это кадры из презентации современной десятиклассницы “Аллегорический смысл песен группы «Машина времени»” Ее вывод, может, и наивен, но именно так мы и думали 30 лет назад. И хоть мы ошибались, хоть она ошибается, но приятно, что мы ошибаемся одинаково. Значит, она — своя. Родная.

 

 

Либерал сегодня — вовсе не сторонник свободы и демократии (демократически они проигрывают 86% “ватников”, поэтому поговаривают, что тех нужно лишить права голоса). Либерал сегодня — это сторонник свободы для себя и своих хозяев — крупного западного бизнеса (с кем Макаревич и праздновал юбилей Горбачева в Лондоне). Попробуйте заикнуться в любом либеральном сообществе в «Фейсбуке» о том, что прибыль банков надо ограничить — получите незабываемые ощущения. В общем-то обычные люди будут с пеной у рта отстаивать интересы ростовщиков, которые их же и обирают – потому что у них мечта такая – когда-то стать ростовщиками или хотя бы служить им, сильным мира сего.

Не исключаю, что И.Матвиенко — создатель и автор песен «Любэ» — сознательно создал песню однотемную с «машинной», чтобы заместить ее враждебное влияние («скорец» таки недоволен своей родиной, а воспевает некие «летние» заграницы), заместить другим, родным, русским. Песня так и начинается “Скворцы летят на родину, скворцы…” С первых строчек песня разряжает накачанную матрицу негативного сценария “скворца” машинного”. Если это так, то И.Матвиенко реально ставит и решает задачи жреческого (в лучшем смысле этого слова) уровня. Собственно говоря, все его творчество говорит об этом.

 

 

Иллюзией оказываются и другие образы «Машины времени». В доме с тремя окнами «Первое окно выходит в поле, В поле наших самых лучших лет». Это аллегория, это не настоящее поле, не то, в которое «выйду ночью с конем», не то в котором сеют хлеб, проливают пот. Лес тоже как-то не из деревьев состоит, а из философствования — «От вопросов скрыл ответ — лес».

 

Третье окно выходит к океану,

Ровным ветром дышит океан,

А за ним диковинные страны,

И никто не видел этих стран.

 

Вот саморазоблачение иллюзии. Никто не видел этих стран, но именно туда тянет либеральных “скворцов”, и вожделенная заграница принимается за идеал априори, без доказательств, просто потому, что здесь тошно. Только может быть тошно не потому, что здесь что-то не так, а потому что в сердце любви нет? Потому сердце и не принимает реальную землю, реальную страну, реальный народ, а тщится убежать от настоящего в мир в общем-то нарисованный?

То же самое можно говорить практически про любую песню Макаревича — весь их пафос, все содержание в том, что «нет ребята, все не так, все не так ребята». Гололед, туман, снег — это здесь. Океан, сказочные острова и прочие райские кущи — это все там. И в этом все содержание.

Возьмем замечательно-мелодичную «Музыку под снегом». Внешне это лирическая зарисовка о зиме и лете. Но нет там настоящей зимы и настоявшего лета, нет и тоски по лету среди зимы, а есть сатира — не политическая, не о власти разговор, а о народе. О поколении наших отцов и дедов — «И восторг в их глазах нам вовек не понять. Им уже не помочь — и приходится лгать».

 

 

Не понять «машинистам» энтузиазма строителей ДнепроГЭСа и даже современного им КАМАЗа, для них это просто больные люди, их даже разубедить не получится, только обмануть. И лгать – их осознанный выбор, вон как легко с языка признание срывается! Но энтузиазм-то этот был настоящим — и те же Набережные Челны до сих пор живут тем братством, которое тогда возникло. А для Макаревича его нет. Не вмешается это в его мировоззрение, в его душу. А в нашу?

Почему нам это нравилось?

Потому, что на самом деле талантливо. Потому, что мы были молоды и нам вообще все нравилось — шум, световые эффекты, легкий налет (мы думали, что легкий) оппозиционности и вольнодумства, восхищенные взгляды девушек, если сумеешь взять на гитаре незамысловатые аккорды.

Но и потому, что нам это действительно было надо. Это был некий иной взгляд на существующий порядок вещей, свежий взгляд. Мы не понимали тогда, во что может вылиться заигрывание с либерализмом, но ощущение, что в стране надо что-то менять, конечно, было. Не все нас устраивало. Мы это чувствовали, но выразить не могли. И нам услужливо и вовремя предложили некий язык для формулировки наших чувств. Мы его взяли на вооружение — и очень быстро (что такое 20 лет по историческим меркам?) убедились, насколько он разрушителен. Бедствия 90-х нас вразумили. Но почему же не вразумили Макаревича?

А что он бедствовал, что ли? Он в эти годы жировал и барствовал. А кто там «не вписался в рынок», либералов интересовать не может по определению: те, кто не вписался в рынок — это не люди. Есть они или их нет — никакой разницы.

 

 

Посадили Ходорковского – вот это ужасно, он же из хозяев жизни — так, выходит, и нас могут взять за шиворот. А что там умерло несколько миллионов пенсионеров, а молодежь спивается и идет на панель — так ведь это просто статистика. А что массово идут на панель — так это еще и удобно, цены на услуги снижаются. Ничего личного, просто бизнес.

Так и получилось, что мы изменились, а Андрей Макаревич остался прежним. Даже еще и уверился в справедливости своих воззрений. И тут Майдан…

Он не раскается

Не в этой жизни. И не убедят его деньги, которые он теряет от отмены концертов. При всей жадности для настоящего либерала деньги не главное. Все-таки первична самооценка. Я — личность и хозяин, они — масса и быдло. Как в этой ситуации раскаяться, передумать, извиниться? Это крушение всего мира, всей системы ценностей. Извиняться за Россию, что она не то сделала — легко. За себя извиниться трудно. Застрелиться легче. Потому что после извинения еще жить придется.

Мог ли Макаревич не поддержать майдан и майданутых? Нет, не мог. Не мог он промолчать. Они действительно воплощают его мечту. Провал либеральных реформ очевиден, но чтобы не признавать его очевидность, нужен тот, кто виноват, кто не дал «довести до конца» эти реформы. И виноватым назначен «совок». Косный абориген, приверженный советской власти и уравниловке, который сорвал своим саботажем и тупостью прекрасные начинания либералов. Поэтому майдан в Киеве для российской «оппозиции» — реально прогрессивное движение по дальнейшей десоветизации, декоммунизации, десталинизации, а в идеале – дерусификации и дегуманизации. Украинские свидомые стали для наших белоленточных по-настоящему старшими братьями — они-то сумели, они этих ватников уже мочат. И внимать им готовы, открыв рот. Тем более, что и очередные звания в подпиндосской иерархии свидомые подучили и теперь реально старше по званию и занимаемой должности своих отсталых российских сообщников.

 

 

Хотя в этой ситуации Андрей Вадимович все же лукавит. Выводя своим примером и своим именем людей на протест, он, как и Ксюша Собчак, дочь покровителя и политического наставника В.Путина, может быть уверен, что ему лично ничего не будет. А тех, кто по неразумению  надел на себя белые, жовто-блакитные и любые другие ленточки, могут посадить вполне реально, поскольку участие в беспорядках ( а ради этого все и затевается) – это уголовно-наказуемая статья в любом государстве. Но этих баранов (тире хомячков) он жалеет так же мало, как и представителей противоположного лагеря. Разве они успешны, разве они вписались в рынок, разве они люди?

Нет, он не раскается.

 

 

Но и нам раскаиваться не в чем. Мы повзрослели. Мы переросли свой подростковый (естественный в общем-то) либерализм. Спасибо Андрею Макаревичу за то, что выразил эти взгляды талантливо и отстаивал их до конца, даже до абсурда. Мы будем иногда петь его песни, но смысл в них вложим уже новый, взрослый. По-настоящему талантливое это допускает. Все же сочинял песни не просто Макаревич. Мы уже говорили, что цензура — это практически соавтор. Наша цензура — ожидания публики — внесли в либеральные по задумке тексты какие-то новые грани смысла. Русские. Родные. Песня, которая поется в подворотне или в стройотряде — это уже несколько иная песня, чем спетая в ресторане и на корпоративе. И хотя «вагонный спор» закончился ничем, и кто-то сошел в Таганроге, но жизнь продолжается, поезд идет.

Русская цивилизация переболела не только «детской болезнью левизны в коммунизме» (название работы Ленина), но и подростковой либеральной заразой. Пора становиться взрослыми, пора становиться человеками, жить своим умом в соответствие с совестью и Промыслом Создателя.